Почему мы страдаем?

Галина Никишина | Апр 4, 2019 | Выход из кризиса, Трудные вопросы, Экзистенция

Путь страдания 

             Страдать означает испытывать боль. История значения немецкого слова «leiden» может рассказать нам о боль­шом опыте, который люди приобре­ли в страдании. Древневерхненемецкое слово «lidan», от которого произошло «leiden», означает «ехать, идти». То есть, страдать изначально означает что-то «пройти», «пережить» что-то (тяжелое) (Kluge, 1975, С. 433). Также можно ска­зать: «идти по какой-то дороге с болью», иметь боль своей попутчицей на каком-то отрезке своего жизненного пути. Эти пути очень разные:

Есть путь,

По которому никто не пойдет,

Если ты по нему не пойдешь.

Пути возникают,

Когда мы по ним идем.

Много заросших, ждущих дорог,

Заросших непрожитой жизнью.

Есть путь,

По которому никто не пойдет,

Если ты по нему не пойдешь: есть Твой путь,

Путь, который возникает,

Когда ты по нему идешь.

               Это стихотворение Вернера Шпрен­гера (1983), где он облек в слова нечто очень важное, обозначающее, что, на­ряду со всеми тяготами наполненного страданием пути, существует надежда. При прохождении этого пути открыва­ется что-то новое, путь, который, если бы мы по нему не пошли, остался бы за­крытым. «Пути возникают, когда мы по ним идем». Именно страдание толка­ет меня на мой путь, чтобы я пошел по моему собственному пути боли, потому что невозможно отдать его другим лю­дям, чтобы они прожили мое страдание за меня. Другие могут только разделить мои страдания, идя рядом со мной.

            Страдание не одинаково. Как различа­ются дороги и путники, так и страдание разнообразно не только из-за того, что пути разные, но и из-за неповторимости Person. Мы можем идти по нашему пути, например, в молчании или жалуясь, в от­чаянии или с надеждой, жертвуя собой, протестуя, смирившись, в одиночку, со­относясь с другими, с молитвой. Разли­чается не только модус страдания, мы можем страдать и от бесконечного ко­личества тем и содержаний: из-за боли, из-за безнадежности, отчаяния, покину­тости и одиночества, бессмысленности и пр. Жизнь уготовила нам много по­водов для страдания, поэтому не удиви­тельно, что страдание и по форме, и по содержанию не так легко привести к об­щему знаменателю и понять.

Чтобы не потеряться в многообразии данной проблемы, первым нашим ша­гом станет попытка систематизации тем страдания с последующим, более под­робным освещением его содержаний с точки зрения экзистенциального анали­за. Затем мы перейдем к рассмотрению специальной активности, при помощи которой можно целенаправленно рабо­тать над тем, чтобы справиться со стра­данием.

Формы страдания – классификация в экзистенциально-аналитической антропологии
Откуда приходит боль души?

Источ­ники страдания можно отнести к че­тырем различным сферам. Все они из­вестны каждому человеку. Мы можем разделить их на категории на основе антропологических измерений (ср. Frankl, 1959, P, 665 et cet.) и экзистенциально­го исполнения (Längle, 2008, P, 68 et cet.):

    Это телесные страдания из-за боли: раны, болезни, функциональные на­рушения, такие, как расстройства сна, мигрень.

Какие страдания может при­чинить одна лишь зубная боль! Так как человек представляет собой единое це­лое, его душа также испытывает боль, нагрузку, временами даже отчаяние, если имеет место телесная боль. Для того чтобы справляться с этой болью, а не только с психическими нагрузками, Виктор Франкл (Frankl, 1982) ввел понятие «душевное врачевание». Люди, боль­ные телесно, особенно, конечно, тяжело больные, нуждаются также в психологи­ческой помощи и сопровождении!

Психические страдания из-за поте­ри ценного: это чувство страха, тяже­сти и невзгод жизни, бесчувствие, пустота и психическая ранимость.

Если кто-либо говорит нам гадость, обижает нас, изменяет нам, то причиняемое этим страдание можно назвать эмо­циональным страданием.

Персональное страдание из-за само­отчуждения, Не-Бытия-самим-собой: это страдание от потери идентично­сти – того, что является существен­ным для исполненной экзистенции, конгруэнтности с самим собой (Род­жерс).

Это случается, когда другие нас обесценивают, не видят нас, насмеха­ются над нами, нарушают нашу интим­ную сферу, наши границы, обходят нас, а также, когда мы переживаем неспра­ведливость или, когда мы сами несправедливы по отношению к другим, ког­да из-за плохого обращения с другими нас мучают угрызения совести.

Экзистенциальное страдание из-за тщетности, бессмысленности.

Это страдание от потери ориентации, от отсутствия более широкого контекста, в котором мы могли бы понять нашу жизнь и наши действия, от отсутствия успеха, от бессмысленной фатально­сти. Отсутствие надежды в итоге ро­ждает отчаяние.

Наша классификация обобщает все возможные формы страдания. Любое страдание можно отнести к одной из этих четырех категорий (или комбина­ций из них), так как они охватывают всю структуру экзистенции (Längle, 2008).

Модальности страданий, прежде все­го, зависят от личностных факторов и зрелости. Я хотел бы привести два слу­чая, когда людям пришлось бороться со своим страданием совершенно различными способами:

Недавно я познакомился с Хербертом, активным молодым человеком в возра­сте 34-х лет, который работал в одной компании в начале большой профессио­нальной карьеры. В тот момент, когда он ко мне обратился, ему было очень пло­хо. Дрожа от страха, он ожидал диагноза в связи с затруднениями, возникающи­ми при ходьбе: была ли это всего лишь инфекция или же неизлечимая болезнь, которая постепенно прогрессируя, при­ведет к параличу: рассеянному склеро­зу (РС)? Вскоре был поставлен диагноз: Р.С. Херберт был так сражен диагнозом, что в последующие два месяца оказал­ся неработоспособным. Да, у него было неврологическое заболевание, однако неуверенная ходьба сама по себе ни­как не затрудняла передвижение, но то, от чего он страдал, заключалось в дру­гом: он страдал психически, духовно от удара судьбы, уничтожившего его жизнь. Его мучили и неотвязно преследовали вопросы: «Что будет со мной дальше? На что я могу рассчитывать? Что будет со мной и с моей жизнью? Это ведь оз­начает и раннюю смерть, годы в инва­лидном кресле, снижение способности к самостоятельным действиям, усиле­ние зависимости. Смогу ли я это выдер­жать? Могу ли пойти на это? Что я еще могу сделать в моей жизни, отмеченной такой болезнью? Для чего мне теперь жить? Это все еще является жизнью? Было ли это жизнью?»

Вскоре появились другие вопросы: «Что мне отвечать на вопросы людей? Выдержу ли я сострадание, поверхност­ные разговоры, которые должны при­нести мне утешение? Хочу ли я вообще встречаться с ними в таком изменив­шемся состоянии?»

Вопроса о смысле своей болезни у него не возникало. Поэтому жизнь не стала для него полностью бесперспек­тивной. Он знал, что может проживать глубину своего страдания. Но он не чув­ствовал себя достаточно сильным, что­бы принять сейчас эту болезнь, войти в эту изменившуюся жизнь. Что означа­ет жить с такой болезнью? Таким вопро­сом он еще никогда не задавался даже теоретически. И вдруг сразу, без медлен­ного вхождения в ситуацию, тяжесть этого страшного диагноза… Он чувствовал себя недостаточно сильным, чтобы раз­говаривать об этом с другими людьми, сказать им об этом. Сначала он должен был разобраться с самим собой, обрести ясность в мыслях, чувствах, отношениях. Он должен был собраться, прийти в себя от шока, прояснить для себя свое место в мире – прежде, чем это произойдет, что-либо другое было для него невозможным. Как личность он был слишком разрушен, слишком переполнен страданием. В нем все дрожало, плакало, было наполнено неуверенностью. Он уединил­ся, чтобы с ним не заговаривали о его болезни и самочувствии. Он боялся, что тогда потеряет свою структуру, разразит­ся плачем, что его захлестнет страдание из-за непостижимости судьбы. Глубокое потрясающее страдание.

Другой пример. Несколько недель на­зад я занимался одним 70-летним пациен­том. Он лежал в больнице, в пятнадцатый раз за один только год. Метастазы у него распространились по всему телу: в печень, легкие, кости, спину. Из-за невыносимых болей в спине ему сделали операцию по удалению метастазы на крестцовом ка­нале (на крестце в нижней части спины). Когда я пришел, он спал, поскольку всю ночь не сомкнул глаз из-за болей, несмо­тря на операцию и прием опиатов.

Я подождал, пока он проснется. По­том, спустя какое-то время, спросил его, какова для него эта жизнь? Для него, того, кто всегда был страстным альпи­нистом, а теперь вынужден так много лежать в постели? Его ответ был трезвым и полностью соответствовал его жиз­ненной установке: «Я не могу этого из­менить. Это так. Конечно, я бы с удовольствием отправился в горы. Мне нелегко от этого отказываться. Но я при­вык быть реалистом. И на это я тоже смотрю реалистично. Я никогда боль­ше не смогу ходить». Я был удивлен та­ким ясным ответом. Может быть, он не показывает свое скрытое страдание? С некоторым недоверием я еще раз спросил его, как он может это выдерживать? «Я пытаюсь справиться с этим так, как могу. Это так». Теперь я понял. Я смог почувствовать силу его Person, его осно­ванную на строгой объективности спо­собность выдерживать, которой он ру­ководствовался всю свою жизнь.

Сколько боли ему уже пришлось вы­нести и сколько еще предстоит вынести? Если мы посмотрим на эти две судьбы, воз­можно, мы спросим себя: кто из них боль­ше страдает? Конечно, страдания трудно сравнивать, потому что страдание всегда субъективно. Но кто внешне выглядит бо­лее страдающим: человек, который скоро умрет, испытывающий ужасные боли? Или тот, кто моложе, с рассеянным склерозом, но без телесной боли, у которого впереди еще много лет жизни?

Подобные наблюдения, которые, на­верняка, каждый из нас делал уже не раз, ставят перед нами вопрос: что такое, собственно говоря, страдание? Как оно может быть таким различным?

Далее мы попытаемся разобраться, что порождает наши страдания.

Сущность страдания

Вопрос в своей простоте и сложно­сти звучит почти по-детски: почему мы, собственно говоря, страдаем? Рассмо­трим этот вопрос в следующем ракурсе: что делает страдание страданием? Из-за чего мы страдаем в страдании?

Становится ли что-либо страданием потому, что мы его не понимаем? Явля­ется ли (осознанное или бессознательное) чувство бессмысленности тем, что преобразует какой-либо опыт в страдание? Или страдание просто является ощущением негативного, неприятного, нагружающего, то есть, болезненным ощущением безразлично какого – теле­сного или душевного происхождения?

При самом общем рассмотрении страдание представляет собой выдер­живание неприятного. Тот, кто страдает, испытывает болезненные, отягощающие или вызывающие отвращение чувст­ва. Не обязательно при этом появляется чувство бессмысленности. Но в каждом случае страдание является чувствовани­ем. Даже духовное страдание является страданием только из-за того, что вызы­вает неприятные чувства.

Так, в первом приближении мы мо­жем описать страдание как неприятные ощущения или неприятные чувства, которые связаны с указанными категори­ями: телесная боль, угнетающая потеря ценного, болезненное самоотчуждение, бессмысленность и непонимание того, что происходит (например, нежелан­ный разрыв).

Зададим себе вопрос: окажется ли это определение состоятельным при более точном анализе? Действительно ли непри­ятное чувство является критерием стра­дания, основным фактором, благодаря которому переживание становится стра­данием, а не радостью или удовольствием?

И здесь мы обнаруживаем: неприят­ные чувства имеют различное значе­ние и воздействие на жизнь и поэтому субъективно также ощущаются по-раз­ному. Они могут быть встроены в жизнь и быть понятыми Person различным образом. Наши старания, усилия, ак­тивность могут, например, потребовать много сил, вызывать неприятные чувст­ва, но все же, если мы знаем, для чего мы это делаем, граница между осуществле­нием и страданием размывается. Даже если написание статьи связано с мучи­тельным отказом от чего-то, со многи­ми напряженными часами работы, в том числе работой по ночам, при наличии многих привлекательных альтернатив, я не могу рассматривать это как настоящее страдание. В нашей жизни есть мас­са таких примеров. Когда мы восходим на гору, мы напрягаемся, возможно, му­чительно совершаем последний подъем, иногда к этому добавляется боль в ногах и мозоли – и, тем не менее, мы испыты­ваем радость от восхождения. Несмотря на боль, настоящего страдания нет.

Критерием здесь является свобода. Сам факт того, что мы делаем что-либо добровольно, исключает момент страдания. Причина проста: как известно, намеренно мы не можем делать себе ничего негативного (ср., например, концепцию В. Франкла о воле к смыслу – Frankl, 1976, 1982, P. 221).

Если мы перейдем на следующую ступень обобщения, то можем заявить, что добровольность лишает страдание его жала. Если мы что-либо берем на себя добровольно, если мы можем это что-то принять, тогда страдание теря­ет свою остроту. Это означает: протест является жалом страдания! Также счи­тал Камю (Camus, 1959), когда назвал Сизифа счастливым человеком. Сизиф был вынужден вечно с большим напря­жением вкатывать камень на гору и потом видеть, что все его усилия оказались напрасными. Потому что, как только ка­мень оказывался на вершине, он тут же скатывался вниз. Камю противопостав­ляет карающей судьбе богов гордого, упорствующего Сизифа, который добро­вольно выполняет свою работу, несмо­тря на ее абсурдность. Благодаря тому, что Сизиф выстоял перед лицом абсур­дности и бессмысленности, его усилия обретают смысл.

Не затмевается ли обычно боль и страх при рождении ребенка радо­стью от его появления?

Не являются ли неприятные чувства пациентов (в одном случае более теле­сного характера, в другом – психическо­го) в обоих приведенных ранее приме­рах очень сильными? При этом можно увидеть разницу в масштабе их страда­ния. Один полон страха и стоит на краю отчаяния, так как (еще) не может при­нять этот удар судьбы; другой крепко держит себя в руках и уже почти хладнокровно может относиться к своей си­туации, которую хочет прожить потому, что она является частью жизни.

Итак, при ближайшем рассмотрении мы не можем ставить знак равенства меж­ду страданием и переживанием негатив­ных чувств. Теперь мы понимаем страда­ние как духовное восприятие содержания, вызывающего чувство страдания. Потому что неприятные чувства только тогда становятся страданием, когда они содержат нечто деструктивное. Вероятность того, что мы переживаем что-либо как деструк­тивное, естественно, значительно выше при тяготах, которые мы сами не выби­раем, но которые нам суждены, чем при осуществлении задуманного нами, добровольного дела. Поэтому с экзистен­циальной точки зрения страдание можно определить как ощущаемое разрушение ценного, жизненно важного. Или еще ко­роче: страдание – это переживаемая на уровне чувств потеря экзистенции, то есть, потеря возможности подняться над усло­виями жизни и находиться в пространст­ве свободы. Так мы понимаем страдание с точки зрения экзистенциального анализа. Разрушение (деструкция) – это основное содержание любого страдания. Ощуще­ние страдания – это субъективное чувст­во разрушения чего-то жизненно важно­го, чувство разорванности, уничтожения, разъединения основ экзистенции. Для ощу­щения страдания определяющим является не объективное содержание, а восприятие посредством чувств, аффективный резо­нанс.

Содержания экзистенции, находящиеся под угрозой

Понимание страдания как ощущаемо­го разрушения ценного мы можем рас­смотреть на примере самих себя. Когда я смотрю на боль, которую несу в душе, воспринимается ли здесь что-то как деструктивное? Разрушение чего доставля­ет мне боль? Если мы последуем за этими вопросами, это приведет нас напрямую к содержаниям: что является теми со­держаниями, разрушение которых при­чиняет нам такую боль и заставляет нас страдать, то есть выводит нас за преде­лы переживания чего-либо как просто неприятного? Если с ними связана такая боль, тогда можно ожидать, что речь идет о содержаниях, которые мы ощущаем как сохраняющие и несущие жизнь.

В связи с этой темой современный эк­зистенциальный анализ предлагает струк­туру «экзистенциальных фундаменталь­ных мотиваций», которая значима для построения исполненной жизни. Такое большое значение эти структуры прио­бретают потому, что они описывают «основные условия исполненной экзистен­ции» (ср. Längle, 1992, 1994b, 2008).

Экзистенциальный анализ выдвигает тезис о том, что переживание восприни­мается как наполненное страданием тогда, когда подвергаются угрозе или повре­ждаются фундаментальные структуры экзистенции. Поэтому знание об этих структурах может помочь лучше понять страдание и, таким образом, успешнее с ним справляться.

Эти фундаментальные структуры эк­зистенции соотносятся с четырьмя основополагающими реальностями для построения экзистенции, такими как:

отношения с миром и его условиями;

отношения с жизнью и ее силой;

отношения с Person (как со своей, так и другого);

отношения с будущим и с большим контекстом, в котором мы находимся.

Согласно нашему описанию, стра­дание представляет собой субъективно ощущаемое разрушение этих основ. Рассмотрим по отдельности влияние разру­шения в разных измерениях.

Субъективно ощущаемое разрушение первого фундаментального условия экзистенции ведет к чувству «Не-Мо­гу-Быть» в мире. Много страданий свя­зано с тем, что человек не может быть в собственном «мире» (на рабочем месте, в семье, с самим собой…), не находит места, к нему враждебно относятся, он слишком слаб, или у него слишком мало сил, чтобы, например, выдержать те условия, в которых он находится. Тог­да то, что «есть» (проблема, ситуация и т.д.) не может быть принято. Часто стра­дание связано с невозможностью при­нять что-либо. Тяжелые жизненные обстоятельства могут настолько затруд­нять процессы переработки, что ста­новится сложным принять данности и события. Как следствие, естествен­но, возникают неуверенность и страх. Страдание в этом измерении – это по­теря свободы, заключающаяся в том, что я «Не-Могу-Принять» то, что есть. В глубине это полное страданий чувст­во невозможности больше быть в этих обстоятельствах.

Субъективно ощущаемое разрушение второго фундаментального условия исполненной экзистенции приводит к чувству «Мне больше не нравится»: не нравится действовать, не нравит­ся или не могу больше наслаждаться, не испытываю больше удовольствия и не ощущаю больше ценности. Этим блокируются процессы переработки, а именно, обращение к ценному, что приводит к потере радости жизни, росту подавленности, усилению чув­ства тяжести и чувства вины, тревоги и горя, что, в конечном итоге, может привести к депрессии. Страдание в этом измерении заклю­чается в потере радости, наслаждения, свободы для ценного, связанной с чув­ством, что я не могу или мне не нравится больше жить в этих условиях.

Субъективно ощущаемое нарушение третьего фундаментального условия исполненной экзистенции связано с чувством, что я «Не могу больше про­живать Собственное /Важное», не могу быть самим собой, больше не знаю себя, живу с чувством отчуждения от себя, с чувством, что я больше не могу вступать в отношения с другими, я больше не встречаю ни собственную Person, ни Person другого человека. Человек ощущает себя потерянным, отчужденным, несвободным. В каче­стве нарушения перерабатывающей деятельности в этом случае имеет место нарушение внутреннего разгово­ра с самим собой или встречающего диалога с Другим. Это приводит к вну­тренней пустоте, к самоотчужденной бесчувственности, безутешности, ко­торые из-за продолжительной потери себя приводят к истерическим фор­мам нарушений и личностным рас­стройствам самости. Страдание в этом измерении выража­ется в потере себя (в неаутентично­сти, в подверженности внешнему вли­янию, муках совести) и одиночестве.

Когда субъективно нарушено четвер­тое фундаментальное условие испол­ненной экзистенции, человек больше не видит требований или предложе­ний ситуации. Он больше не ощущает запрос сделать что-либо для большего контекста.

Доминирует покорность и отчаяние. Человек не видит будущее, к которому сто­ит стремиться, не видит смысла, который мог бы дать жизни некоторую ориента­цию и ради которого стоило бы жить. Пре­обладает чувство, что жизнь проживает­ся напрасно, что из этого всего ничего не получится, что даже успехи не представля­ют собой ценности. Этим нарушается спо­собность обрабатывать запросы жизни на уровне причины через согласование с си­туацией или через достижение гармонии с ней. В результате возникают бессмы­сленность, чувство пустоты, «экзистенци­альный вакуум» (Франкл), отчаяние и, на­конец, суицидальность.

Страдание в этом измерении выража­ется в потере принадлежности к боль­шему контексту, к большей взаимосвязи, к будущему, которое дает ориентацию и показывает направление развития к че­му-то ценному.

Вопрос о смысле регулярно возника­ет при страдании тогда, когда будущее закрыто. Конечно, при тяжелом страда­нии сложнее найти ценность в будущем, однако это возможно. Поэтому и в слу­чае тяжелого страдания может быть найден смысл. Так, например, можно увидеть смысл в том, чтобы наедине с собой вы­держать ночь, полную боли. Или смысл может заключаться в том, чтобы дождать­ся последней встречи с дочерью и т.д. Особенно здесь стоит указать на цен­ность веры, которая может дать смысл, лежащий по ту сторону всех требований ситуации, так, что и в тяжелых жизнен­ных ситуациях может оставаться откры­тым горизонт, способный обеспечить со­бытиям более глубокое понимание.

Несмотря на эту неоспоримую ценность веры и религии, стоит отметить, что ложно реализуемая вера может представлять собой опасность того, что че­ловек не будет видеть реальность, будет пренебрегать правдой и обходить не­приятные чувства, чтобы избежать стра­даний. Однако честное, открытое страда­ние необходимо для того, чтобы суметь интегрировать психический и духовный опыт разрушения ценности. Иначе стра­дание останется отщепленным («диссоциированным») и может стать основой психических и психосоматических жа­лоб, которые своими симптомами кос­венно указывают на необходимость пе­реработки страдания (Längle, 1999).

Что стоит за чувством бессмысленности в страдании

В структуре фундаментальных условий экзистенции каждое последующее усло­вие базируется на предыдущем, подобно тому, как один кирпичик покоится на дру­гом. Например, третий кирпичик «Мочь- быть-самим-собой» описывает совершен­но новое содержание, которое до этого нельзя было найти ни в одном из преды­дущих. Но для полного раскрытия это­го условия необходимо наличие первого и второго кирпичика, а именно, хорошо мочь быть в своем мире и иметь хорошую эмоциональную жизнь, чтобы мочь раз­вить хорошее отношение к себе, к своим чувствам и к другим людям. Поэтому при каждой проблеме, связанной со смыслом, нужно проверить, чем она обусловлена. Чувство бессмысленности может возник­нуть из-за отсутствия смысла, придавае­мого бóльшим контекстом, из-за блокады средств для ощущения смысла, из-за бло­кады предыдущих фундаментальных мо­тиваций – из-за «Не мочь» (потеря спо­собностей), из-за «Не нравится» (потеря радости жизни и внутренней силы) или из-за не соответствия Собственному (по­теря себя). Например, если кто-то больше не может переносить страдание, потому что у него уже нет сил, тому его ситуация может казаться бессмысленной, так как для него больше не раскрывается будущее в мире, даже когда этот человек видит ре­лигиозный смысл и является верующим, или еще надеется на встречу со своей до­черью. Если это настоящее «Не мочь», то, как следствие, в большинстве случаев рушатся и последующие фундаменталь­ные условия исполненной экзистенции, покоящиеся на этом первом условии. Тог­да человеку это действительно не нра­вится (возможно, «хотел бы»), он не вос­принимает это больше как свою задачу, и у него больше нет цели, чтобы прила­гать усилия. Его старания становятся бессмысленными.

Таким образом, проблему бессмы­сленности всегда необходимо диагно­стировать более точно. Если бессмы­сленность действительно, в первую очередь, связана с блокадой предшест­вовавшего основного условия исполнен­ной экзистенции, то это должно стать предметом разговора и работы, потому что в противном случае тематика смы­сла может даже маскировать истинную проблему. Это иллюстрирует нижеследу­ющий пример.

Когда страдание приводит к отчаянию

В автомобильной аварии на обле­денелой улице у родителей погибает дочь в день своего 21-летия. У них есть еще сын, который на два года младше ее. Дочь работала вместе с родителями на их семейном предприятии, являлась надеждой отца, и уже было принято ре­шение о том, что она станет преемницей родителей в их бизнесе. Она была очень милой, всегда готовой помочь, преду­предительной, расторопной, всеми лю­бимой. Родители радовались их совместному будущему и соответствующим образом все подготовили. Они уже на­строились на семью с внуками, которые должны были бы жить рядом с ними, по соседству. И вот – эта болезненная поте­ря, которая вместе с жизнью дочери раз­рушила и их жизнь. Через полгода мать медленно оправилась от сильного шока, но отец застыл в состоянии пассивной покорности и смирения. Для него все потеряло смысл. Зачем продолжать ра­ботать? Зачем дальше жить? Для него больше не существовало будущего, к ко­торому стоило бы стремиться. Так он ощущал и думал. Ни его вера, ни его се­мья и жена, ни его относительно моло­дые годы (ему как раз исполнилось пять­десят), ни его работа и клиенты, ни его хобби, ни его внутренняя жизнь больше не имели для него значения. Боль от по­тери была слишком сильной.

Если складывается такая ситуация, то есть, когда мы видим у человека богатый мир, в котором он находится, но в котором он больше не может участвовать, тогда речь идет о дефиците в первых трех фундаментальных условиях экзи­стенции. Этот мужчина не смог принять потери большой, центральной жизнен­ной ценности, он не смог этого пере­жить. Он стал депрессивным, не смог по-настоящему отдаться внутренне­му движению грусти. У него были силы только для того, чтобы «функциониро­вать» в своей работе. В своей защитной позиции он не был готов принимать медикаменты или вступать в разговоры, чтобы работать над проживанием поте­ри. Он крепко держался за свою депрес­сию, как будто она оставалась его по­следней связью с дочерью, заменой этой связи, хотя сама депрессия возникла из- за ее смерти. Это была иррациональная надежда, что таким образом он останет­ся в отношениях с дочерью.

Наряду с доминирующей утратой второго основного условия экзистенции – отношений с жизнью, пострадали и другие фундаментальные условия ис­полненной экзистенции. Вместе с чув­ством «я не могу быть» в таких условиях (что из-за страха быть уничтоженным привело к мощной защитной позиции и закостенению в ней) на уровне третьего фундаментального условия экзистенции была также повреждена и часть его по­нимания себя: «Кем был теперь он сам, когда у него уже не было его дочери?» Остался ли он еще тем же после потери такой центральной ценности, с которой он себя идентифицировал? Не удиви­тельно, что при наличии такой блоки­ровки он больше не видел для себя ни­какого будущего, что ему все казалось бессмысленным. Со смертью ребенка начался конец его собственного будуще­го. Тем не менее, то, что он так крепко цеплялся за бессмысленность, также да­вало ему защиту от необходимости при­нять действительность. Таким образом, это «Не-Мочь-Принять» получило свое обоснование. Это не лишено опреде­ленной логики – не принимать бессмы­сленное событие, угрожающее смыслу собственной жизни. Но одновременно это позволяет (это представляется мне особенно важным с точки зрения психодинамики и делает вопрос о смысле часто таким неразрешимым) держать разрушительное событие на дистанции от себя, отодвигать его от себя. Пото­му что, когда внимание направляется на бессмысленность страдания и на безна­дежность собственного будущего, нет необходимости заниматься этим вопро­сом плотнее. У человека связаны руки, он «сам» больше ни в чем не «виноват», не от него самого зависит, что жизнь больше не продолжается. Человек мо­рально изымает себя из ситуации. Такая установка может быть похожа на упря­мый упрек жизни, от которой человек отворачивается, потому что она ставит его перед неразрешимой ситуацией, так что он больше не «может» пойти на эту жизнь. Условия слишком тяжелы, чтобы их можно было бы принять. Когда усло­вия жизни настолько тяжелые, прекра­щаются все попытки вести переговоры с жизнью.

Вследствие этого, человек больше не пытается разобраться со своим страда­нием. Человек больше не борется за то, чтобы «Мочь-принять». Пассивная уста­новка закрепляется, и человек ждет от­вета на вопросы об (онтологическом) смысле страдания.

Вопрос об онтологическом смысле – это вопрос: «Какой смысл у этой поте­ри, для чего это должно быть хорошо?» На этот вопрос о большем контексте, в котором следует понимать событие, мы не можем ответить в принципе (см. ниже). Здесь мы можем разве что верить или делать философские умозрительные заключения, но больше мы об этом ниче­го не знаем.

Цепляние за вопрос об онтологиче­ском смысле и желание добиться отве­та могут закрепить защитную позицию и увести человека от его проблемы.

Это приводит к стагнации, в которой человек больше не занимается персо­нальным «Мочь-принять» произошед­шее. Однако начинать следует с первого условия экзистенции: «Могу ли я вооб­ще выдержать?» А затем идти ко вто­рому: «Хочу ли я обратиться к потере?» А на третьей ступени спросить: «Что важ­но для меня персонально?» Наконец, мы можем допустить экзистенциальный во­прос о смысле: «Что ты можешь сделать из этого, чтобы в результате, возможно, даже получилось что-то хорошее?»

От понимания страдания к основам преодоления страдания

Мы описали экзистенциально-ана­литическую модель, в которой содер­жания страдания перечислены и струк­турированы. Данная модель показывает, от чего мы в принципе страдаем, когда страдаем. Теперь, когда нам известно, что составляет страдание, мы можем пе­рекинуть мостик к активности, которая делает возможным пошаговое обхожде­ние со страданием. Поскольку каждой из затронутых фундаментальных структур экзистенции соответствует специфиче­ская активность, которая заблокирована страданием:

Страдание может корениться в том, что что-то представляет угрозу для собственного Бытия в мире. Следствием является то, что мы не можем его принять. Такое страдание связано со страхом. Здесь основным в преодоле­нии страдания будет укрепление Мочь- Быть в новых условиях (например, при параличе, карциноме). Это достига­ется тем, что мы осматриваемся и по­том спрашиваем себя: «Могу ли я быть в этих условиях, с этой судьбой? Дают ли они мне жить? Могу ли я вообще вы­держать и перенести это?»

Причина страдания может быть в том, что оно лишает радости жизни. Вслед­ствие этого, я не хочу повернуться (обратиться) к жизни и к ценностям, не хочу больше допускать чувств, по­тому что они слишком болезненные. Из-за этого легко возникает депрес­сия. Мы можем ощущать вину. Это страдание приносит с собой необходимость устроить жизнь в новых условиях (например, после смерти близкого человека). Мы можем задать самому себе или другим вопрос: «Это вообще хорошо, что я (еще) живу? Что я имею право жить? Хочу ли лично я, собственно говоря, жить, и могу ли я смириться со сложившимися обстоятельствами?»

Страдание может возникнуть из-за того, что я утрачиваю собственную са­моценность, отчуждаюсь от себя, стыжусь себя. Вследствие этого, я не хочу показать себя таким, я прячусь, не стою за самого себя, у меня появляется чув­ство, что я не имею право быть таким. Я могу ощутить стыд. При этом страда­нии из-за «Потери-самого-себя» возни­кают истерические нарушения. В этом страдании речь идет о том, чтобы сно­ва найти «Мочь-Быть-самим-собой» (например, после изнасилования, при «потере лица», при чувстве вины). Мы можем задать самому себе или другим вопрос: «Есть ли еще что-то, что является для меня важным?»

Причина страдания может коренить­ся в том, что мы больше не видим вза­имосвязей, которые бы придавали какой-либо смысл нашим действиям или самой жизни. Развитие, изменение, становление больше не имеют ценно­сти, потому что ни к чему не приводят. Как следствие, мы не согласовываем­ся с тем, что сейчас на очереди, с тем, что нас ждет, с тем, что требует от нас нашей включенности, нашей активно­сти. В этом случае отсутствует открытость по отношению к будущему. Лег­ко могут развиться суицидальность и зависимость. Для таких людей важно обнаружить соотнесение с будущим и обратить взор на бóльшее и более обширное целое, вплоть до метафизи­ческого измерения. Мы можем задать самим себе или другим вопрос: «Могу ли я сделать из этого что-то хорошее? Может ли через меня что-либо стать лучше?»

Как страдать? Модель пошагового преодоления страдания

Для преодоления стагнации в состо­янии страдания, для возвращения в мир и в жизнь надо следовать определенной модели поведения. Данная модель пред­полагает практические шаги. Эти шаги применимы при всех формах страдания. Они являются основой для обретения внутреннего мира. Так как часто совме­щаются несколько областей страдания, будет полезным подготовиться ко всем возможным формам страдания.

Если причиной страдания являет­ся собственное «Мочь-Быть» в изме­нившихся условиях, то надо работать над структурами экзистенции. Следу­ет снова укрепить «Мочь-Быть». Для этого полезно освоить Выдержать и «Мочь-Принять» страдание, чтобы су­меть интегрировать его как данность в собственную жизнь. Это является важ­ным потому, что нельзя построить на­полненную экзистенцию, которая бы основывалась не на реальности. При­нятие правды, которая соотносится с действительностью, составляет фун­дамент жизни. Он может надежно и надолго уменьшить или растворить боль и страдание, потому что мы не истощаемся из-за соприкосновения с действительностью, которая оказыва­ется иной. Действительность все вре­мя нас задевает, когда мы живем вне реальности.

Простое выдерживание страдания, боли, проблемы как данности нельзя приравнивать к пассивности. Это са­мое основное «Мочь» человека. Вы­держивать страдание или даже мочь принять его как данность является важным, даже если, к счастью, доста­точно часто все еще можно изменить. Поскольку последовательность пре­одоления страдания следующая: сна­чала оно есть. Поэтому сначала речь идет о том, чтобы не уклониться от него, принять его как данность, вос­принять его и посмотреть на него. Чтобы смочь это, мы должны прове­рить, достаточно ли у нас сил, и по­чувствовать достаточную опору, что­бы мочь взвалить страдание себе на плечи. Выдерживать означает не что иное, как нести страдание, «держать» его, пока оно не «закончится» [2]. Выдерживать означает принимать стра­дание как свое, пока оно не пройдет. Нести его до конца. Для этого требуется много силы, психической силы и готовности взять на себя неприятное. При этом следует оценить, позволяет ли страдание выжить человеку – толь­ко в этом случае человек может дать ему быть, позволить быть ему как дан­ности, только, если у самого человека есть достаточно пространства и опо­ры, чтобы мочь быть.

На практике мы должны задать себе вопросы:

Могу ли я вообще выдержать эту проблему? — Насколько хватит сил? На один день? На один час? На неопределенное время?
Я вообще готов попытаться это сде­лать? Или все во мне сопротивляет­ся этому?

Что дает мне защиту, пространство и опору, чтобы мочь быть?

Если страдание лишает радости жиз­ни, необходимо снова укреплять «нра­вится» и отношения с жизнью, делая множество маленьких шажков, а за­тем и приняв принципиальное реше­ние. Предпосылкой этого является обращение к страданию, к потерянным ценностям. Через установление отно­шения, чувствование близости и уделение себе времени возникает грусть.

В грусти мы переживаем, как к нам прикасается сама жизнь, которая сно­ва заявляет о себе в нас. Через обращение к потере боль ощущается интенсивно и, благодаря этому, возникает внутренняя затронутость, которая проявляется в слезах и при­глашает к наполненной сочувствием близости к самому себе. Чтобы мы смогли это, нам самим требуются от­ношения и близость, опыт которых у нас или в значительной степени уже накоплен, и поэтому мы носим его в себе, или мы приобретаем этот опыт в ситуациях страдания, когда получа­ем обращение от других людей. На­ряду с этими методическими указа­ниями можно задать себе конкретные вопросы, такие как:

Какие чувства вызывает у меня это страдание? Оно причиняет сильную боль? Могу ли я выдерживать эти чувства?

Готов ли я заниматься ими (эти­ми чувствами)? Взять их себе, жить с ними, потому что они являются частью меня и потери? Потому что они связывают меня с потерей и с моей жизнью? Хочу ли я, нравится ли мне жить вместе с ними? Несмо­тря на них?

Достаточно ли у меня отношений с ценным, уделяю ли я ему достаточ­но времени, обретаю ли я к нему достаточно близости, чтобы мочь быть с моими чувствами?

Возмож­но, со временем я смогу ощутить, как эти чувства приближают меня к себе, углубляют мои отношения с собой?

Если основа страдания в потере иден­тичности, Бытия-Собой, если его при­чина в самоотчуждении, в безутешности из-за того, что я утрачиваю себя, следует больше обращать внимание на то, что мы рассматриваем как правиль­ное и подходящее нам, как подлинное и как то, за что мы отвечаем в этиче­ском плане. Речь идет об укреплении Бытия-Person, «Я-остаюсь-собой», ко­торое утрачено вследствие каких-то событий или собственного поведения. Для этого необходима встреча с Person других. В ней Person обретает себя, мо­жет видеть, ощущать, уплотнять и схва­тывать свою сущность. В процессах раскаяния, прощения и примирения Person вновь находит себя.

В раскаянии происходит своего рода встреча с самим собой. В раскаянии мы вновь находим свою суть, свое подлинное, зачастую в болезненном или полном стыда состоянии от того, что я сделал неправильно, и что привело к утрате Собственного. В то вре­мя как для грусти полезным является близость и сочувствие других людей, для «Мочь-Раскаяться» помогают ува­жительная встреча, возможность по­смотреть друг другу в глаза, установление дистанции.

Здесь себе можно задать следующие вопросы:

Что я думаю по поводу того, что со мной произошло или того, что я сделал?
Могу ли я отстаивать это, могу ли я позволить показать себя с этим и ценить себя или я, собственно говоря, стыжусь этого? Что я должен делать, чтобы я мог дать себя пока­зать?

Что мне соответствует, что являет­ся настоящим, подлинным? За что я могу себя ценить?

Если причина страдания в том, что я больше не вижу для себя будуще­го, смысла, контекста, в котором мо­жет разворачиваться и для чего-то яв­ляться нужной моя деятельность или жизнь, тогда следует обратить вни­мание на открытость к требованиям и предложениям ситуации или на крупные взаимосвязи более высокого порядка, в которых мы находимся. Для этого требуется согласование и диа­логический обмен с обстоятельства­ми. Через согласование с тем, что тре­буется, или с предложением на основе «Мочь», «Нравиться» и «Иметь право» появляется возможность внести себя в ситуацию и найти в ней исполнение.

Так мы приходим к персональной ак­тивности, через которую снова от­крываем себе будущее. Эта активность позволяет ощутить более широкое по­нимание того, где я нахожусь. Позна­ние и согласование с требованиями ситуации приводит к экзистенциальному смыслу, предчувствие, видение и вера в более крупные взаимосвя­зи открывает онтологический смысл (Längle, 1994a; 2008) и подводит нас к порогу веры.

Так мы рассматриваем вопрос о смы­сле в диалогическом взаимообмене с «Мочь-Принять», с обращением и с «Бытием-самим-собой». Если эти вы­шеназванные «персональные предпо­сылки» даны, тогда человек более открыт и более способен к нахождению смысла ситуации. Он может быстрее включиться и справиться с ситуацией. И наоборот, видение, ощущение и вера в более крупные взаимосвязи, а имен­но, в смысл, который имеет страдание, может помочь лучше его принять, бо­лее легко обратиться к нему и при этом больше оставаться самим собой.

О смысле страдания

В. Франкл (Frankl, 1982) указывал, что то, что мы переживаем как страдание, не может непосредственно переживаться как смысл. Страдание, несчастье, нужда бессмысленны для человека, который их переживает. Потому что, если смысл понимается как что-то, что представляет ценность, то страдание совершенно четко противоположно этому понима­нию. По природе страдание – это нечто, не имеющее ценности, потеря, разру­шение, боль. Поэтому естественно, что само страдание переживается как бес­смысленное, что не исключает того, что в бóльшем контексте веры или социаль­ной идеологии, или т.п. его рассматри­вают как (онтологически) необходимое или наполненное смыслом.

Однако Франкл описал «поворот», ко­торый указывает путь из бессмысленно­сти страдания к потенциальному смы­слу, который становится возможным «вопреки» бессмысленности страдания. Путь заключается в занятии персональной позиции и проявлении активности по от­ношению к страданию – если опыт стра­дания представляется как что-то потенци­ально бессмысленное, то в проживании страдания может быть найден какой-то смысл. Смысл страдания для человека состоит, в первую очередь, в обхождении со страданием. Однако это не удовлетворяет в полной мере его желание и потребность в понимании. Поэтому человек стремится поместить свое страдание в бóльший кон­текст и, в конечном итоге, хочет видеть его в более крупных взаимосвязях, то есть, в чем-то большем, чем то, в чем он находится, и что может дать ему ценность бо­лее высокого порядка.

Тема обхождения со страданием уже была затронута выше. Но в логотерапии (ср. Frankl, 1959; 1982) фокус обращения со страданием направлен на возможное нахождение смысла (и в меньшей степе­ни на то, чтобы сделать возможным об­хождение с ним, как это описано выше в экзистенциальном анализе). Подход к страданию в аспекте смысла может быть полезным с психологической точки зрения, так как во многом именно стра­дание от ощущаемой бессмысленности делает страдание таким трудно перено­симым. «Проблемой было не само страдание, а отсутствие ответа на кричащий вопрос “зачем страдать?”», – так одна­жды очень точно сказал Ницше (цит. по Frankl, 2005, P, 163). Таким образом, из логотерапии мы можем получить ценные указания относительно того, как страда­ние может быть интегрировано в жизнь.

Экзистенциальный смысл

Логотерапия дает психологическое ру­ководство для нахождения экзистен­циального смысла (Frankl, 1982). Она также занимается вопросом, как мож­но осмысленно обходиться со страданием, и в чем можно увидеть персональный смысл, вызов, обращенный к страдающему человеку. Согласно ло­готерапии, экзистенциальный смысл в страдании действительно может быть найден. Данная возможность ко­ренится в том, что и в страдании есть доля свободы. Она лежит в двух об­ластях (ср. Längle, 1994c; 2002; 2007): в «Как» и в «Для чего» или «Для кого» мы несем страдание, которое невозможно избежать.

Под «Как» подразумевается способ проживания страдания, то есть то, как мы с ним обходимся, как мы страдаем: громко или тихо, погружаясь в себя или обращаясь к другим, жертвуя со­бой или проклиная и т.д.

Другой аспект – «Для кого» – указывает на внутреннюю встречу со страдани­ем: на то, как мы размещаем его в своей жизни, какое применение мы ему нахо­дим? Можем ли мы «использовать» его для чего-то ценного? Практически это означает: соотносимся ли мы с други­ми, например, чтобы не нагружать их дополнительно? Или мы оставляем его для себя, так, чтобы мы и дальше могли смотреть себе в глаза? Или мы соотно­симся с Богом, для которого мы готовы брать на себя страдание?

Франкл (Frankl, 1982) назвал этот спо­соб обхождения со страданием «глав­ной дорогой к смыслу», потому что наполненное смыслом обхождение со страданием чрезвычайно важно для жизни, наполненной смыслом. Он назвал этот путь «ценностями установки». Ценность этого обхождения со страда­нием заключается в установке, нацелен­ной на что-то положительное, которая конструктивна, несмотря на тяжелые обстоятельства. В принципе ценности установки описывают самое глубокое отношение Person к ее жизни — воспринимается ли жизнь в конечном итоге как хорошая или нет (ср. Längle, 1994c).

Онтологический смысл

Наряду с этим экзистенциальным об­хождением со смыслом (и его ин­теграцией) существует другая ка­тегория смысла, а именно: смысл в метафизическом контексте, возмож­ность управления которым больше не зависит от самого человека. Мы на­зываем его «онтологический смысл» (Längle, 1994a; 2002; 2008). Речь идет о более крупном контексте, в котором может быть увидено страдание и в ко­тором можно найти смысл более вы­сокого порядка. Однако этот общий контекст, в котором находится страда­ние, для нас больше не понятен. Мы не можем знать онтологического смысла страдания, и он непознаваем непо­средственным образом. Этот онтоло­гический смысл – смысл экзистенции страдания – находится в сфере веры. Ответ на вопрос, почему вообще существует страдание, почему именно я должен испытывать это страдание, мы хотим понять в контексте обще­го бытия. Но так как мы не знаем пла­на построения мира, мы не можем знать, для какой цели и с каким замы­слом возникла или была сотворена эта судьба. Мы можем обнаружить это сокрытым в вере или найти объясне­ния в философских размышлениях. В любом случае для людей имеет зна­чение само старание достичь большо­го и конечного понимания страдания. Само ощущение наличия такого смы­сла или вера может дать надежду, мо­жет обещать возможное спасение.

Что может вырасти из страдания

В своей книге «Homo patiens», кото­рую Франкл написал в 1950 году, то есть относительно вскоре после вой­ны, он осветил вопрос о воздействии страдания на человека, который с ним боролся. Франкл указал на наличие возможностей влияния страдания, ко­торое человек признал и выдержал, на него самого. Дело в том, что когда че­ловеку удается выдержать свое страда­ние и не отчаяться или не сломаться, он может через него вырасти, то есть развить новые духовные способности. Когда рост, прирост силы, закончен, это ведет к дальнейшему созреванию. Зрелость Person означает, что раскры­вается качество ее духовных способ­ностей; что расширяется и укрепляет­ся душевно-духовное «Мочь». В конце концов Франкл считал, что через стра­дание человек может даже перерасти самого себя, то есть совершать дейст­вия и обнаруживать установки, на ко­торые он изначально даже не считал себя способным и которые он в себе не знал. Именно нужда может сделать человека способным даже на «свер­хчеловеческие» достижения (Frankl, 2005, P, 202–216).

Страдание означает кризис. В страда­нии мы выходим на распутье. Здесь можно сломаться, погибнуть, сорваться в болезнь, впасть в отчаяние, поло­жить конец невыносимому террору, совершив суицид. В самой своей глу­бине страдание является экзистенци­альным вызовом. Страдание изменяет человека. После него никто не оста­ется прежним. Но из этого процесса, проникающего в интимность Person и ее самые глубокие и последние решения о жизни, человек может также извлечь пользу. Страдание может об­лагородить человека. Мария фон Эб­нер-Эшенбах выразила это однажды в предложении: «Мы противимся стра­данию, но кто хотел бы отказаться от прожитого страдания?»

Страдание может привести не только к росту и созреванию, но и к познанию. Франклу пришлось в течение двух с по­ловиной лет концентрационного лаге­ря самому пережить страдания, а так­же видеть страдания других. Об этом он написал в своей книге «Сказать жиз­ни “Да!”» (Frankl, 2006, С. 148). В конце этой книги, обобщая этот бесконечный путь страдания, который вернул его из ада обратно в «нормальную жизнь», он пишет о том, что он ощутил как резуль­тат своего страдания: «Но все это пере­живание человека, вернувшегося домой, увенчано восхитительным чувством, что после всего перенесенного не надо больше бояться ничего на свете – кроме своего Бога».

В другом месте своей книги Франкл называет плодом этого созревания способность к более глубокому виде­нию вещей. Здесь ему удалось в неве­роятно сконцентрированной и сжатой форме изложить сущность глубоко­го опыта страдания. И это одно из са­мых ценных высказываний, которые я знаю о страдании. Франкл заканчи­вает свою книгу «Homo patiens» слова­ми: «Страдание делает человека ясно­видящим и мир прозрачным». Именно таким был его опыт: страдание может открыть нам глаза для видения глу­бины и широты, которые выходят за пределы обыденного. Страдания дела­ют относительными события в мире и уменьшают их значение до такой степени, когда физическое становит­ся прозрачным для метафизического. И из растрескавшегося ландшафта души человека, возвратившегося из концентрационного лагеря, Франкл (Frankl, 2005, С. 237) формулирует отношение к последнему смыслу, кото­рый открылся ему в страдании: «Как часто только в руинах освобождается вид на небо».

Источник :Лэнгле А. Почему мы страдаем? Понимание, обхождение и обработка страдания с точки зрения экзистенциального анализа. // Национальный психологический журнал. – 2016. – № 4(24). – С. 23-33.